Семь сокрытых душ - Страница 44

Бутылка стояла распечатанной и забытой с того праздника. И вот сейчас Ада рассудила, что стресс после такого вечера стоит снимать не дамскими напитками, а крепкими.

Она налила себе рюмку и села в кресло, включив лишь настольную лампу. Махнув одним глотком водку, закрыла глаза. И тут же в памяти всплыло лицо Вовчика. Писаренков сообщил, что Владимир Сухих погиб, упав с пятого этажа квартиры, в которой жил. Мгновенная смерть. То ли несчастный случай, то ли самоубийство. «Я не верю в самоубийства», – всплыли в памяти слова Вовчика. То же самое ей сказал сегодня и Писаренков. И повторил вечером еще раз.

…Она слушала Сергея молча и кивала. Слушала и не слышала. В голове стучало: одна, она осталась одна. Ее черед? Писаренков расспрашивал ее обо всем подозрительном, что случилось с ней в последние дни. С кем встречалась, что видела, кто звонил и так далее. Подробно записал приметы молодого человека, преследующего ее, и тут же, сделав звонок кому-то из своих людей, дал указание разыскать подозрительного парня. И как Аде ни тяжело было, ей пришлось рассказать Сергею и о разговоре с Вовчиком, и о том, что случилось пятнадцать лет назад в интернате. «Совсем ничего не помнишь?» – усомнился Сергей. Ада покачала головой. «Ничего. Очнулась в больнице. Мне сказали, что Раю нашли бездыханной. И это все, что я знаю. Мне не рассказывали подробности ее смерти, чтобы… не травмировать мою психику еще больше». – «А что ты сама думаешь о том случае?» – спросил Писаренков, внимательно заглядывая ей в глаза проникающим в самую душу взглядом. Если она соврет или утаит что-то, ему станет об этом известно – так ей подумалось. И она впервые осмелилась сказать не только вслух, но и кому-то еще, кроме себя самой, о чем страшилась даже думать. «Я боюсь… что это я убила Раю». Ада сделала это признание, и на душе сразу стало как-то странно легче, будто отдала часть того непосильного груза, который несла пятнадцать лет. Она посмотрела на начальника службы безопасности, гордо вскинув подбородок, словно желая этим сказать: «Ну вот, теперь думай обо мне что хочешь! Мне уже все равно». Но Сергей никак не отреагировал на ее заявление. Лишь отпил из стакана воды и вновь внимательно посмотрел ей в глаза. «Ну… не специально. Возможно, то был лишь несчастный случай. У меня не было мотивов убивать ее…» – «Ты уверена в том, что убила ту девочку?» – спросил Сергей. «Нет». – «Хорошо», – задумчиво сказал он, что-то про себя прикидывая. «Сереж, ты из меня сейчас всю душу вынул», – попробовала вымученно пошутить она. «Лучше уж пусть я ее из тебя выну, чем кто-то другой», – не улыбнувшись, отозвался Писаренков.

После разговора Ада вспомнила о сообщениях, отправленных ей Вовчиком на мобильный, и показала их Сергею. «Едем!» – скомандовал тот.

В почтовом ящике оказался запечатанный конверт без марок, с надписью от руки «для А. С.» – А. С., без сомнения, для Ады Смирновой. «А вот и предсмертная записка», – прокомментировал находку Сергей. Вскрыли они конверт уже в машине Писаренкова. Но письмо оказалось таким странным, что вызвало еще больше вопросов.

«Я, Сухих Владимир Андреевич, 1982 года рождения, паспорт номер… сообщаю, что не собираюсь заканчивать жизнь самоубийством. Если же вы обнаружите меня мертвым, знайте, что я это сделал, чтобы убить тварь».

«И?.. И что это значит?» – недоуменно вертела в руках записку Ада. Сергей тоже озабоченно хмурил брови, а затем произнес: «Похоже на бред шизофреника». Взяв аккуратно из рук девушки письмо, он убрал его в карман: «Мы подумаем и над этим». И Ада поняла, что имел он в виду себя и своих людей.

Писаренков отвез ее домой и проводил до двери. «Мне с тобой еще кое о чем поговорить надо, – сказал он, прощаясь возле квартиры, – но уже не сегодня. Хватит с тебя новостей, отложим на потом». Затем строго-настрого наказал никому не открывать дверь и не отвечать на звонки. «До завтра даже со Сташковым не общайся!» – «Почему? Игорь-то тут при чем?» – «А при том, что он звонит тебе всегда по поводу работы, а тебе сейчас надо расслабиться, разгрузить мозг», – отрезал Сергей. И ушел.

Разгрузить мозг… Она бы, наоборот, загрузила его чем-нибудь, другой информацией – привычной рабочей, – лишь бы больше не думать.

Не думать, не думать, не думать.

Ада поднялась из кресла и прошла в спальню, намереваясь переодеться в удобный домашний костюм. В комнате она бросила взгляд на забытую на стуле коробку и увидела, что та открыта, а крышка валяется на полу. Кукла лежала в этой тесной коробке, как в гробу, и таращила в потолок черные глаза. Ада задержалась взглядом на ее уродливом лице: ей вдруг показалось, что что-то в нем изменилось. Рот. Он был теперь не просто приоткрыт, а растянут в жуткой, злобной ухмылке, так что два зуба обнажились почти полностью. Ада торопливо прикрыла коробку крышкой и обругала себя за бурное воображение. Кукла – это просто кукла, хоть и такая страшная. Растянувшийся в жуткой ухмылке рот – игра света, разыгравшейся фантазии, подогретой эффектом от алкоголя – что угодно! Жаль, что она забыла сказать о странном «подарке» Сергею, было бы замечательно, если бы он забрал это страшилище с собой для «выяснения личности». Не куклы, конечно, а отправителя.

Она вернулась в гостиную и налила себе вторую рюмку водки. Пила крепкий алкоголь, словно вино – маленькими глоточками, но даже не чувствовала ни вкуса, ни жжения, будто атрофировались вкусовые рецепторы, а горло стало резиновым. Лишь слегка туманилась с непривычки голова. Ей вдруг вспомнилась тетка: ее неуклюжая походка, стук костылей о дощатый пол, скрип половиц, возникающий при этом, и родной голос ее, и грубоватая похвала, какой она выражала свою любовь к племяннице… Тетки Анжелы не стало в тот год, когда Ада выпускалась из интерната.